Существует широко распространенное заблуждение, что войны ведутся во имя «интересов». Интересов национальных, классовых, экономических, политических, гуманитарных или каких-то еще. Распространению этого представления в XIX-XX веках широко способствовал знаменитый афоризм немецкого военного теоретика Карла Клаузевица: «война – это продолжение политики другими средствами». Однако в мировой истории существует дата, которая раз и навсегда представление о войне как простом «продолжении политики» перечеркнула. Эта дата – 22 июня 1941 года, день начала величайшей войны из бывших в истории человечества.

Если бы в этой дате не было бы столько горечи и боли, если бы этот день не был бы днем памяти о миллионах, сложивших голову за Родину, то 22 июня 1941 года можно было бы назвать «днем одураченных». Одурачен оказался Гитлер, который из политико стратегических соображений, как он думал, начал «молниеносную войну», превратившуюся в великую биту народов, уничтожившую нацистский Рейх. Но одурачен, в известном смысле, оказался и Сталин, не предполагавший, именно по политическим соображениям не предполагавший, что Гитлер пойдет на то, что казалось вождю авантюрой, и столкнувшийся с чредой тяжелейших поражений нашей армии. Разница состояла в том, что Сталина и нас природа войны в конечном счете обманула в его пользу, хотя и заставила поплатиться за это страшной ценой, а вот Гитлера и немцев и война и Клаузевиц обманули жестоко и смертельно.

Но чтобы понять, в чем суть этого парадокса, надо ответить на вопрос что такое политика? Если, конечно, воспринимать как политику любую форму организационной жизни любого народа, особенно народа имеющего государство, то война и в самом деле окажется связана с политикой теснейшими узами. Поскольку без хотя бы самой примитивной политической организации воевать нельзя. Но, слово «политика», все таки, в нашем языке имеет более ясный и четкий смысл. Это определенная система рациональных действий, направленных на завоевание и удержание власти и использования этой власти для реализации определенных национальных интересов. Такую политику ведут государства, то есть устойчивые и сложные политические образования. Она делится на внутреннюю, то есть направленную на укрепление власти и консолидацию совместной работы членов общества и внешнюю, то есть на устранение определенных угроз из внешнего мира и управление событиями в этом внешнем мире.

И Клаузевиц, а за ним и многие великие военные стратеги последних веков смотрели на войну именно как на крайний инструмент внешней политики. Если мы кого то вовне (прежде всего — другое государство) не можем уговорить, то это значит, что мы должны принудить его силой, применить крайнюю степень насилия, чтобы заставить противника изменить свою позицию — принять нашу власть, отдать нам территории, выполнить все экономические и политические требования. Для того, чтобы добиться от противника выполнения наших требований, мы должны сами придти в состояние крайнего напряжения всех сил, показать, что мы сильнее. И тогда противник вынужден будет прекратить сопротивление.

Позднее, в ходе Первой мировой войны теория о крайнем напряжении собственных сил и крайней степени насилия превратилась под пером одного из учителей Гитлера — Эриха Людендорфа, в концепцию «тотальной войны». Тут уже не война — продолжение политики, а политика — продолжение войны и должна быть ей подчинена. Гитлер и его окружение старались следовать этой логике, старались максимально подчинить государство и нацию войне и, в какой то момент, потерялись между целью и средством.

Почему Гитлер напал на СССР? Несмотря на открытость множества документов Рейха это остается загадкой. Есть бредовая теория изменника Резуна о том, что «Гитлер предотвращал сталинское вторжение в Европу» убедительно опровергнутая работами отечественного историка Алексея Исаева. Есть мнение, что Гитлера подталкивали к этому некие тайные силы, но это не объясняет, почему Гитлер напал в столь неблагоприятный момент. Чего нет, так это убедительных обоснований политических целей войны начатой Германией. Обращение Гитлера к «национал социалистам» 22 июня 1941 года звучит для современного человека как чистая беспримесная ахинея. Англичане, Румыния, евреи, опять англичане, Югославия, защита Европы от большевистской опасности. Гитлер сам не может сформулировать, для чего же он нападает на СССР, называя такие политические причины, которые могут быть урегулированы интенсивной дипломатией за месяц-другой. Поверить в то, что Гитлер нападет на СССР из за таких причин Сталин и в самом деле не мог.

Приватно нацистские стратеги высказывались более откровенно. СССР на восточной границе слишком опасен. Русских надо отодвинуть за Урал. Германия и ведение ею тотальной войны на Западе могут быть обеспечены только ресурсами России — украинским хлебом, донбасским углем, бакинской нефтью и т. д. Другими словами, война имела геополитические и, прежде всего, геоэкономические цели. В этом случае логика Гитлера проясняется — основной враг — Англия, чтобы победить Англию и стоящую за ней Америку Германии нужны огромные ресурсы, которых даже после завоевания всей Европы у нее нет. Эти ресурсы можно получить только в России. Значит нужно разгромить Россию. Логично? Да. Если не считать того, что это полный абсурд. Влезть в страшную, кровопролитную войну, которая потребует от Германии мобилизации всех сил и средств… для того, чтобы выиграть войну, ведущуюся без особого напряжения…

Более странного обоснования для начала восточного похода Гитлера трудно себе придумать. Оно объяснимо только если Гитлер искренне верил в то, что СССР и в самом деле удастся разгромить в ходе «Барбароссы», если он и впрямь считал, что поражения первых месяцев приведут к краху советской политической системы, распаду армии и прекращению сопротивления настолько полному, что Германия сможет диктовать России любые условия, даже более тяжелые, чем продиктованный на пике распада нашей страны Брестский мир…

Именно здесь Гитлер и споткнулся на Клаузевице. Ему казалось, что единовременная, скоротечная мощная демонстрация силы вынудит русских к полному признанию политического поражения. Гитлер совершил классическую ошибку Наполеона (которую, внимательно изучавший 1812 год и находившийся в этот момент на русской службе Клаузевиц почему то не учел). Тот тоже считал, что предельной демонстрации военной мощи, победы в поле и взятия Москвы достаточно для того, чтобы заставить Россию сдаться. И забыл о том, что любая война, ведущаяся ближе чем за 800 километров от Москвы является для русских не политической войной, а войной за выживание. Тем более если это такая война, которую с первых шагов на русской земле повели Гитлеровцы.

Никакая «политическая» война между нацистской Германией и Россией не была возможна хотя бы в силу того, что нацисты не воспринимали русских как людей, Красную армию как серьезные вооруженные силы и в самом деле, а не только на словах, считали себя «расой господ», которая быстро покорит «недочеловеков». И вели себя соответственно. Бомбардировки мирных городов с первых минут войны дали понять каждому, кроме совсем уж Смердяковых, что идет война не на жизнь, а на смерть. И государству оставалось только дать четкие идеологические образы, для того, чтобы война государств за считанные часы превратилась в войну цивилизаций, в Священную Войну, Великую Отечественную Войну русского народа.

Обманутого Сталина, так же как и Гитлера, обманула геополитика, которую он осуществлял все последние годы перед войной.

Геополитика весьма успешная, — всего за два года Советский Союз практически восстановил границы дореволюционной России, вернув всё то, что в годы Гражданской войны пришлось отдать под давлением Антанты. Только в одном случае, в Финляндии, Красной Армии пришлось при этом вести серьезные боевые действия. Сталин понимал, что рано или поздно интересы СССР и нацистской Германии столкнутся и вел политику, направленную на то, чтобы это столкновение произошло в максимально благоприятных для нас условиях. Разумеется такая глупость, как «освободительный поход в Европу», вымышленный Резуном, ему в голову придти не могла. Такой поход закончился бы для СССР скорым военным крахом и сплочением против нас всей Европы под знаменами Гитлера. Напротив, и в интересах СССР и в интересах Германии было отодвигать столкновение как можно дольше.

Поэтому Сталин и в самом деле почувствовал себя обманутым, когда вся мощь вермахта обрушилась 22 июня на нашу страну. Это противоречило политической логике и здравому смыслу. Со стороны Германии война приобрела характер иррациональной злобной агрессии. Агрессии, упоенной собственными силами. И сопротивляться такой агрессии было, конечно, в разы труднее. Немцы, особенно в первые месяцы выкладывались по полной для того, чтобы выполнить главную задачу «по Клаузевицу» — продемонстрировать своё военное превосходство да и свое превосходство в целом.

В том, как начала войну Германия, было не слишком много стратегической логики (впрочем, не совсем понятно, какую вообще можно применить стратегию для войны против России на полное завоевание и сокрушение, если даже американская стратегия идеологического завоевания в 1990 е в итоге дала сбой), зато очень много эстетики. Немцы безупречно выполняли одну за другой военные операции. Не совсем гладко, но выполняли первоначальный план — Белоруссия была занята, Смоленск в итоге взят, котел под Киевом уничтожен, Ленинград взят в кольцо, фронт в ходе «Тайфуна» прорван, окраину Москвы с колокольни повидали. При этом Красная армия несла чудовищные потери убитыми и особенно пленными, теряла тяжелое вооружение, комплектовать танковые войска в единицы большие, чем танковые бригады русским было нечем, а значит противопоставить что либо танковым корпусам вермахта было невозможно.

Но вот загвоздка. Всякая демонстрация превосходства немцев вела не к деморализации русских, а удваивала, утраивала, учетверяла наше сопротивление. На любую степень крайнего напряжения немцев русские отвечали двукратным и трехкратным напряжением, что, собственно, нам было все таки легче, в виду демографического превосходства и большего размера территории. С каждым новым успехом вермахта Красная армия становилась всё более твердой целью… Окруженные солдаты отказывались сдаваться и дрались в котлах до последнего, сопротивление было отчаянным, появились партизаны, что с точки зрения «классической» войны XIX начала XX века было вопиющим нарушением всех конвенций. Немцы отвечали на сопротивление лишь еще большим садизмом. Этот садизм только увеличивал сопротивление и ненависть к врагу. И великий немецкий военный теоретик начинал попросту переворачиваться в гробу, в войне становилось все меньше «политики» и все больше «жизни» с обеих сторон.

Советская власть начала претерпевать под влиянием войны такие изменения, которые в нормальной политической логике для власти во время войны попросту недопустимы. Сменилась политическая и идеологическая риторика, встал в полный рост русский патриотизм и национализм, изменилось отношение к религии. То есть большевистский режим пошел на многочисленные уступки русскому национальному чувству. Уступки, которые нам кажутся естественными и логичными, если забыть о том, что любая «нормальная» политическая система да еще и в условиях войны подобной транформации не выдержит, попросту потеряет управляемость. Но для нашей страны эта трансформация оказалась естественной, поскольку это была война не за политику, а за жизнь. Жизнь, которую можно было утвердить только смертью врага, врага, который уже потерял статус человека: «немцы — не люди» писали в газетах вплоть до 1945 года, когда эта риторика резко была запрещена, чтобы избежать насилий на территории Германии. Парадокс — попытки немцев военно-эстетически утвердить свое «сверхчеловечество» привели к тому, что именно их в нашем сознании и нашей пропаганде стали воспринимать как настоящих «неочеловеков», нелюдей, инфернальных существ.

Вспомним знаменитые стихи Константина Симонова:

Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!

Пока идет война, никакой другой цели, кроме как убить врага, быть не может. И чем он сильнее, тем больше желание его убить. Этот тезис, эта логика, впервые проявившаяся в войне между двумя пусть условно, но европейскими народами за неизвестно сколько веремни, оказались похоронным звоном по «войне по Клаузевицу», войне, которая ведется ради политического результата. Это не значит, конечно, что политических результатов у Великой Отечественной не было. Сталин постарался выжать для нашей страны все политические, геополитические и экономические преференции, какие только можно было выжать из Победы и ялтинская система была настоящим геополитическим шедевром. Но вот только дрались наши солдаты не за эти результаты и даже не имели их в уме. То, что мы забрали, мы забрали не как расчетливые торговцы, выменивающие свое военное превосходство, а по право абсолютного победителя.

Но после 1945 года «политические войны» умерли как класс. Между крупными державами они стали невозможны из за наличия ядерного оружия, а в столкновении великой державы с народом небольшой страны, война немедленно превращалась в войну на выживание. Для страны, ведшей ее как обычную войну с политическими целями одержать победу против народной войны за жизнь оказывалось попросту невозможно, в чем убедились и американцы во Вьетнаме (а сейчас убедятся еще раз в Ираке), и мы в Афганистане, и Израиль в Ливане. Даже очень сильный не может победить очень слабого, если выясняется, что в борьбе за жизнь для слабого нет и не может существовать такого напряжения, такой жертвы, на которую он не мог бы пойти. По всему миру как пожар, вместо обычных войн расползается огонь мятежевойны, то есть войны слабых против сильных, войны без рациональных ограничений, войны не на жизнь, а на смерть.

И пока что существует только один пример успеха большой нации в этой мятежевойне — эта наша победа в Чечне в 1999 2000 годах. В отличие от «политической войны с ограниченными целями», ведшейся откровенно трусливым и продажным руководством в 1994 96 годах, война 1999 2000 была для нашего народа национальной, была именно войной на выживание. Ее цель была предельно ясна — либо мы сломаем хребет этой банде, либо Россия как единое и суверенное государство прекратит существование, а русский народ будет отдан на съедение нелюдям и всем, кто пожелает откусить кусочек. Мы воевали на своей территории, за русский (если кто вдруг забыл) город Грозный, и смогли навязать противнику по крайней мере формальное подчинение. Другим странам в аналогичной ситуации не удавалось обычно даже этого. Другое дело, как дорого это подчинение приходится оплачивать и не слишком ли высокая цена за него, — унижение, которое переживает армия, когда выносятся приговоры, подобные приговору Капитану Ульману. Но, во всяком случае, враг знает о том, что если когда то он рискнет спровоцировать третью войну, то это уже будет война не на жизнь, а на смерть, подлинно народная русская война.

Мы — мастера войны «не по Клаузевицу». Мастера еще и потому, что никогда не забываем. Войне мало быть войной за выживание. Она должна быть еще и священной войной. Гитлер с большой тщательностью выбирал день агрессии, но забыл заглянуть в русский церковный календарь — 22 июня 1941 года было Днем всех святых в земле Российской просиявших. Днем предельного духовного напряжения России, днем, подчеркивавшим смысл нашего существования не только во времени, но и в вечности.

Когда война началась, то первыми слова «Отечественная война» произнесло даже не государство, а Церковь, устами ее главы митрополита Сергия призвавшая каждого русского человека повторить подвиг святых Александра Невского, Дмитрия Донского и их воинов.

Эпоха «политических войн» кончилась. Кончилась 22 июня 1941 года. И закрытие этой эпохи, оплачено миллионами жизней русских людей. Началась новая эпоха, эпоха, когда та война, которую вел или будет вести русский народ была и будет войной за жизнь и войной за Небо. Небо, к которому Земля особенно близка именно здесь, в России.